«Циркуль»

До войны школы-десятилетки у нас в Семенове не было. Поэтому многие мои сверстники учились в средней школе в Опочке. Жили мы там на частных квартирах и раз в неделю, обычно в субботу, ходили за двадцать пять километров до­мой.

Этот путь проделывали не большаком через Лаптево, а на­прямик, тропой, через Городищенский лес.

Там, среди вековых сосен, на высокой сопке стояла когда-то русская сторожевая крепость — Городище, воздвигнутая в шестнадцатом веке воинами Ивана Грозного. Земляные насып­ные валы, въездные ворота и развалины крепостных построек до сих пор чернеют в стороне от большака, привлекая внимание любопытных путников.

На вершине почти отвесной, покрытой шапкой леса, сопки на­ходился продолговатый старый могильник, напоминающий сар­кофаг. По узкой лесной тропинке мы добирались до крепостных развалин, усаживались на замшелый от времени гранитный ва­лун, лежавший напротив могильника, и там переводили дух.

И тут наш однокашник Миша Григорьев начинал рассказывать какую-нибудь легенду, сложенную, наверное, еще во времена осады крепости войсками Батория.

Однажды Михаил поведал нам былину о русском богатыре- воителе, стоявшем насмерть на этих рубежах. Он-то и был, по преданию, похоронен здесь, под загадочным могильным кам­нем.

Витязь! Один! В изрубленной кольчуге! Весь израненный! Отбивался от сабель наседавших жолнеров, защищая этот про­ход через сопку! Вон в той ложбине всех укокошил! — воскли­цал Миша с жаром, показывая на круглую полянку, где, если верить легенде, проходила схватка.

А потом? — мы вскакивали с мест, зараженные его вол­нением. — Что было потом?

Потом он, весь израненный, подошел к краю сопки, по­смотрел на родные дали, присел на этот гранит, чтобы отдох­нуть и... умер от ран. Его похоронили в могильнике. И в память о безызвестном воине, принявшем смерть без страха, на грани­те вырубили символ счастья — подкову.

Мы осмотрели камень. На нем действительно просматривал­ся истертый временем отпечаток подковы.

Дальше путь лежал по шоссе. Миша, как всегда, шел впере­ди. Рослый, длинноногий, он отмерял большак широченными шагами с такой резвостью, что мы едва поспевали за ним.

Ну, ты даешь! Идешь, будто циркулем дорогу отмеря­ешь, — в шутку сказал кто-то из нас.

С легкой руки шутника с той поры к Мише Григорьеву при­стала, как приклеенная, кличка «Циркуль».

Кстати, в деревнях на Псковщине почти все жители испокон веков имели разнообразные клички, даваемые настолько мет­ко, что многие из них переходили в родовые фамилии.

* * *

В сорок первом году мы заканчивали восьмой класс средней школы.

На экзаменах по литературе «Циркуль», к нашему удивле­нию, провалился. Он написал на единицу «Образ Печорина», и ему была назначена переэкзаменовка на осень.

Но пересдача экзамена не состоялась. Началась война, кото­рая подвела черту под беззаботной порой нашего отрочества.

Теперь надо было держать другой, несравнимо более труд­ный, экзамен.

По дорогам уже нескончаемым потоком тянулись вереницы обозов с беженцами из Прибалтики и западной Псковщины. От­ходили в тыл вышедшие из боя разрозненные группы бойцов.

Настроение у всех было подавленное. В небе с надсадным ревом неслись на восток косяки тяжелых самолетов с черными крестами на фюзеляжах и крыльях.

«Циркуль», Николай Павлов и я сидели на тесовом крыльце деревенского клуба и с болью наблюдали, как девятка «хейнке- лей», делая заход за заходом, безнаказанно бомбила станцию Вощагино на железнодорожной ветке Опочка—Псков.

Миша был собран и спокоен.

Что думаешь дальше делать? — спросил я.

Все будет зависеть от военной обстановки. Если войскам удастся задержать немцев под Опочкой, пойду работать в МТИ и буду ждать, когда зачислят добровольцем в армию.

Ну, в шестнадцать лет при любой обстановке на фронт не отправят и в училище не возьмут, — возразил Павлов.

Там будет видно. Во всяком случае, в стороне не оста­нусь.

Мы не сомневались, что он-то уж в стороне не останется. Миша уже был зачислен в истребительный отряд, охранял мос­ты, нес дежурство в поселке. Один раз вместе с бойцами даже лес прочесывали. Правда, никого не поймали.

А что решил ты? — спросил он меня.

Будем двигаться на восток.

Мы помолчали.

Размеры бедствия, постигшего страну, стали уже реально ощутимы даже для нас, школьников. Нам и во сне не снилось, что немцы за две недели дойдут до Себежа и Опочки и будут хозяйничать в нашем небе.

Но каков бы ни был исход боев, — продолжал Миша, — мы победим! И будем в Берлине! Вот увидите!

Я посмотрел на «Циркуля». Непреклонная решимость была написана на его бледном возбужденном лице. Большие задум­чивые глаза смотрели строго. Передо мной сидел совсем моло­дой человек, почти мальчик, но с четкими суждениями, пони­мающий не только драматизм положения, но и реальную пер­спективу борьбы против сильного и жестокого врага.

На третий день после нашей встречи гитлеровцы подошли к Опочке. Наспех уложив пожитки на повозки, жители окрестных деревень двинулись на восток.

Обозы растянулись на несколько километров. «Циркуль» с деревенскими ребятами гнал колхозное стадо. Фашистские воз­душные разведчики барражировали над нашими головами.

Перед Кудеверью рота самокатчиков немецкого мотополка перекрыла шоссе. Путь в глубь страны оказался закрытым.

Псковщина была оккупирована фашистами, но не покорена. Начав с молчаливого сопротивления, стихийного саботажа и от­дельных диверсий, народ поднимался на открытую вооружен­ную борьбу против устроителей «нового порядка».

В семнадцать лет Михаил Григорьев стал бойцом нашего от­ряда имени Суворова 7-й Калининский партизанской бригады.

В отряде находились уже многие ребята из-под Опочки, добрая половина из них — вчерашние ученики старших классов средних и семилетних школ, а теперь отчаянные, неунывающие парни.

Среди них были Евгений Егоров, выпускник средней школы № 2; Василий Семенов, студент Опочецкого педагогического учили­ща; Николай Павлов, двоюродный брат и одноклассник «Цирку­ля», командир партизанской группы.

В кругу друзей и близких знакомых осваивались легко, пар­тизанскую науку постигали быстро. Мы по-прежнему дружили с Мишей Григорьевым, хотя и были в разных взводах. Наша друж­ба продолжалась вплоть до его ухода на задание в начале сен­тября сорок третьего года.

Тогда с группой разведчиков и подрывников «Циркуль» ушел в дальний поиск северо-восточнее Опочки, за реку Великую. Еще весной партизанское командование планировало провести здесь серию диверсий и нарушить движение вражеского авто­транспорта, перевозившего из тыловых арсеналов группы «Север» боеприпасы и снаряжение для частей и соединений 16-й немецкой армии, действовавшей против войск Волховского фронта.

Жди привет из родных мест! К ноябрьским вернемся! До встречи! — И «Циркуль» помахал мне рукой на прощание.

Путь был нелегким. Ребятам предстояло пройти по враже­ским тылам более сотни километров, с огромным риском про­скользнуть между дзотами вдоль железной дороги Рига— Новосокольники, пересечь усиленно охраняемое шоссе Ленин­град—Киев, переправиться через Великую, миновать гарнизоны карателей и засады.

В намеченный срок, преодолев все тяготы маршрута, парти­занская группа пришла под Опочку.

Многие бойцы были родом из здешних сел и хорошо знали местность. Определив наиболее удобные для разведки и дивер­сий участки шоссе, они отыскали скрытые подходы к ним и, не медля, приступили к делу.

Устроившись на сеновале в стоявшем у леса сарае, развед­чики наблюдали за передвижением гитлеровцев.

Наблюдательный пункт не вызывал подозрений, а с сеновала все было видно как на ладони, четко просматривались даже но­мерные и опознавательные знаки проходивших машин.

Пришло время действовать. Одну из боевых троек возглавил «Циркуль». Ему вместе с Василием Семеновым и Евгением Его­ровым поручили заминировать участок Новоржевского шоссе у Дуплевского моста.

Был конец сентября. Ночи стали темными и длинными, и дви­жение на дорогах замирало. Этим и воспользовались ребята. В полночь они вышли к Новоржевскому тракту между поселка­ми Лаптево—Болготово, где расположились охранные подраз­деления гитлеровцев. Лаптевский гарнизон держал под прицелом действующее шоссе и отходящий от него Старицкий большак, а в Болготове фашисты стерегли маслозавод и Куде- верский тракт.

Первым вышел на шоссе Григорьев. Лаптево было рядом. Осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, он сделал условный знак товарищам.

Евгений Егоров пошел в охранение. «Циркуль» с Василием Семеновым ощупью выбрали место для мины на середине ко­леи и начали рыть ячейку, аккуратно откалывая куски утрамбо­ванного грунта. Под тесаки то и дело попадалась крупная галька. Чтобы не оставить на проезжей части следов свежей земли, откопанный грунт пришлось кепками относить на другую сторону насыпи.

Стоявший поодаль Егоров наблюдал за дорогой со стороны гарнизона, готовый в любую секунду предупредить ребят об опасности и прикрыть их огнем. Случайно он заметил лежавший в кювете продолговатый предмет. Присмотревшись, разглядел снаряд от вражеской пушки, видимо, оставшийся здесь после боев на шоссе в сорок первом году. «Годится!» — мелькнула мысль.

С трудом подняв находку, он понес ее к минерам, которые заканчивали укладку взрывчатки.

Здорово! Как раз кстати! — обрадовался Семенов и опу­стил снаряд в ячейку, рядом с толом.

Порядок! Засыпай! — одобрил «Циркуль».

На следующий день рано утром по шоссе мчался черный «Хорх». Проскочив без остановки Лаптево, он пронесся дальше. Как выяснилось потом, офицеры Опочецкой фельдкомендатуры в сопровождении автоматчиков спозаранку ехали инспектиро­вать подчиненный им Болготовский гарнизон.

Миновав Лаптево, машина прибавила ходу. Утро выдалось свежее, на рассвете прошел небольшой дождик. Офицеры по­еживались от свежего ветра.

Оглушительный взрыв потряс окрестности, разбудив жите­лей Лаптева. За деревней поднялся черно-белый столб из песка и дыма.

Завыли сирены. Гитлеровцы схватились за оружие. Прибыв к месту происшествия, они обнаружили у дымящейся воронки ис­кореженный «Хорх».

Тройка «Циркуля» открыла счет мести оккупантам.

Неделю спустя, Григорьев вместе с Семеновым и Егоровым целый день пролежали в кустарнике, наблюдая за сменой кара­улов в Лаптеве. А в полночь проникли на окраину гарнизона и устроили ночной переполох. Минами замедленного действия взорвали технику немецкой саперной части, работавшей на со­оружении оборонительной линии «Пантера».

...Свободное время у партизан исчислялось минутами. В та­кой момент ребята любили помечтать: молодость брала свое.

В один из холодных октябрьских дней, согреваясь у лесного костра, «Циркуль» с Семеновым вели задушевный разговор о будущем и о месте человека в жизни.

Ценность человека, как я понимаю, — рассуждал «Цир­куль», — не только в том, чтобы быть мастером своего дела. Не меньше важно в жизни быть добрым, справедливым, тогда везде будешь пригож. По-моему, из плохого человека вряд ли получится хороший труженик, тем более хороший воин.

Сгущаешь краски, преувеличиваешь, — возразил Семе­нов.

Нет, не сгущаю. На подлеца, как и на труса, надежды мало. Не так ли? Ну, давай, опровергай!

Семенов смолчал.

Что касается будущей специальности, — продолжал «Циркуль», — то я решил стать строителем. Строить дороги, автострады. Без них ведь не обойтись. Закончу десятилетку, по­пробую сдать экзамены в институт. Обидно, ведь порой взрываем то, что после самим же восстанавливать. Ну, хотя бы тот же Андроновский мост. Жалко. Отец же его строил!

Ты математик, тебе вся стать быть инженером. А я буду обучать детишек русскому языку. Без нашего брата тоже не обойтись, товарищ инженер! — шутливо ответил Семенов.

...Засаду устроили на шоссе у деревни Дупли.

Подожгли два крытых «Бюсинга», нагруженных амуницией. В завязавшейся схватке трое гитлеровцев из охраны были схва­чены живыми. Среди них оказалось двое раненых.

Постой! Давай перевяжем фрицев, — нахмурившись, буркнул «Циркуль».

Пока они с Семеновым накладывали повязки раненым нем­цам, Егоров с остальными парнями выкидывали из фургонов не­сколько не успевших загореться тюков с обмундированием.

Михаил! Чего стоишь? Лови! Это же трофеи! — весело покрикивал Евгений, бросив «Циркулю» сначала офицерский френч, а потом яловые сапоги.

Фрицевский китель мне ни к чему. А сапоги возьми себе, — ответил «Циркуль», поглядывая на свои рыжие истоптанные бо­тинки и потертый пиджак.

Действия партизан не остались незамеченными фашистским командованием. Каратели стали прочесывать местность, устраи­вать засады на дорогах и лесных тропах, стараясь напасть на их след. Зная местность и пользуясь поддержкой жителей, группа удачно уходила от преследования.

Выполнив задание, в начале ноября ребята направлялись в расположение своей бригады, за реку Великую. Но к этому времени общая военная обстановка резко изменилась. Наши войска заняли Локню, Невель, вплотную подошли к Пустошке. Здесь густо расположились части первого эшелона гитлеровцев. Одни партизанские отряды отошли с боями в Россонские леса, другие действовали в западных районах Псковщины.

Группе «Циркуля» не удалось соединиться с бригадой, она возвратилась под Опочку, где влилась во вновь сформирован­ный отряд Бородулина и вошла в состав 3-й Калининской парти­занской бригады.

Бородулин назначил Григорьева командиром отделения раз­ведки.

В марте сорок четвертого разведчикам было приказано уточнить численность и дислокацию гарнизонов противника в Глубоком и Пустыньках. Задание было срочным. Гитлеровцы готовили новую карательную акцию. В близлежащие деревни уже начали прибывать регулярные части вермахта.

Партизан было четверо. Под вечер в розвальнях они выехали на задание. В поле крутил буран, снег слепил глаза. Быстро смеркалось, в белой мгле трудно было что-либо различить. Что­бы не сбиться с пути, часто останавливались и проверяли, где зимник.

Ну и погодка, как по заказу, — сказал шестнадцатилетний Большаков.

Смотря для кого, — откликнулся Григорьев.

Конечно же, для нас! Фрицы сейчас сидят себе по избам и носа не кажут! — возразил юноша.

Напрасно так думаешь, зондеркоманды именно в такую погоду и рыщут. Так что смотри в оба...

Не успел Григорьев закончить, как впереди в снежной пеле­не показалась лошадь, запряженная в сани, за ней другая, тре­тья — целый обоз. Люди в белых халатах спрыгнули на снег и залегли за санями. Сомнений не оставалось: каратели.

Поворачивать назад было поздно.

Большаков, быстро в отряд! Доложи — по дороге дви­жется колонна карателей! — приказал Григорьев. — Мы пока их задержим. Остальные — в снег! Держаться до последнего!

Загремели выстрелы. Лежа в снегу, Михаил вторым выстре­лом сразил переднюю лошадь, та упала, преградив путь всему обозу.

Теперь попробуйте объехать повозку по целине! — про­цедил сквозь зубы Михаил, беря на прицел лежащего возле са­ней фашиста.

Разведчики отстреливались, не давая гитлеровцам развер­нуться. Еще две лошади были убиты. Но три партизана на рас­стоянии тридцати метров даже при снежной вьюге были для ка­рателей хорошей мишенью.

Ребята, держитесь! — крикнул Григорьев и вдруг почувст­вовал, что его словно поленом ударили по ноге. В валенке стало горячо и липко, тупая боль поползла по голени.

Умолк карабин соседа справа. Григорьев взглянул — боец лежал, уткнувшись лицом в снег.

Потом вскрикнул и перестал стрелять разведчик, лежавший у саней.

Живым не возьмете, сволочи! — прохрипел Михаил и до­стал гранату. Но в этот момент резкая боль пронзила тело сра­зу в нескольких местах, и он потерял сознание.

...Очнувшись, увидел, что лежит на соломе в крестьянской избе. Вдоль стен широкие лавки, под образами горит лампадка, у печи — деревянный топчан.

Все плыло перед глазами, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Открылась дверь. В комнату вошли пятеро. Старший в шине­ли с меховым воротником приказал, чтобы партизана подняли с пола и положили на топчан.

Теперь ты должен сказайт мне, — начал он, поигрывая стеком и коверкая русские слова, — кто ты ест? Как тебя звайт? Где ест твоя дом? Кто ест твоя командир? Где твой банда?

«Циркуль» не отвечал.

Отвечайт! — гестаповец побагровел. — Швайн! Бандитен!

Раненый не проронил ни звука.

Хельмут! Поговори с ним! — офицер кивнул в сторону раненого.

Рослый ефрейтор мигом скинул шинель, закатал рукава мун­дира и подскочил к Михаилу. Цепко ухватив перебитую руку парня, начал выкручивать ее из плеча, раскромсанного автомат­ной очередью. Захрустели суставы. Полилась кровь. Невыноси­мая боль обожгла раны.

Хельмут! Энергичнее! Будь мужчиной! Покажи класс, черт побери! — осатанело кричал офицер. Вскочив на топчан, он стал с остервенением бить Григорьева кованым сапогом в живот, в голову, в грудь.

Михаил молчал. Гитлеровцы продолжали изощряться друг перед другом в своем злодейском «мастерстве». Офицер на­ступил сапогом на лицо раненому. «Циркуль» потерял созна­ние.

Придет в себя — повторить! — процедил офицер.

Когда сознание Михаила прояснилось, немцев в избе уже не было. Тихо открылась дверь, в комнату вошла пожилая кресть­янка, хозяйка дома, слышавшая в соседней комнате «допрос», и склонилась над ним.

Может, пить хочешь? — спросила она.

«Циркуль» отрицательно покачал головой.

Как они тебя изуродовали... — Всхлипывая, шептала кре­стьянка, обтирая сгустки крови с его лица. — Скажи, откуда ты и чей? Наверно, наш, опочецкий? Не бойся, не выдам.

Раненый пристально посмотрел в лицо женщине. Его глаза выражали нечеловеческую муку.

Он понимал: жизнь уходила от него. Через час или два он ни­когда больше не увидит ни серого мартовского неба в окне, ни товарищей по оружию, ведущих бой с карателями. Не увидит мать, школьных друзей...

Он вспомнил, что так, как эта женщина, наклонялась к нему когда-то мать, в сенокосную пору рано будившая его по утрам. «Миша, вставай, родной, снеси отцу завтрак на покос», — гово­рила мать, нежно разглаживая его светлые волосы.

Он вскакивал и бежал по росе с узелком в руке на Заречен- ские луга.

«Примчался! — радостно встречал его отец. — Видишь, сколько повалил! — показывал он сыну длинные валы свежеско­шенной травы. — К обеду закончу. А ну-ка, возьми косу! Покажи отцу, как умеешь!» — приговаривал он, приступая к завтраку.

И отец с улыбкой наблюдал, как сын проходил прокос за прокосом...

Где я? — спросил Михаил слабым голосом.

В Глубоком, дорогой...

Напрягая последние силы, он сказал:

Когда умру, передай нашим, что я был честным до кон­ца. Передай, что я из Семенова. — И он назвал фамилию отца.

Матка, вэг! — заревели ввалившиеся в избу пьяные па­лачи.

На снег его! Налейте воду в ведра! Устройте ему холод­ный душ! — приказал офицер. — Надо из него выжать все, что можно! Развяжите ему язык, в конце концов!

Пытки и истязания продолжались до глубокой ночи. Фашисты замучили юного партизана, так и не услышав от него ни единого слова.

Хозяйка дома выполнила свое обещание: она сообщила ма­тери, как погиб и где захоронен ее сын. В одну из ночей мать поехала в Глубокое, раскопала могилу и привезла тело Михаила домой. На другой день жители деревни — стар и млад — про­водили «Циркуля» в последний путь, на местный погост.

На пути к кладбищу похоронную процессию остановил отряд карателей, следовавший в Семеново.

Кого хороните? Из какой деревни? — оглядывая толпу, спросил через переводчика офицер.

Тифозного, господин офицер! Тиф в деревне, — пояснил вышедший вперед старик.

Гитлеровцы торопливо развернулись и уехали в обратном направлении...